Нормальность в этом мире неуместна!
Ехали мы в тишине. Гирька удрученно сидел у окошка и ничего не рисовал. Только поглядывал на меня – чем дальше, тем виноватее. И молчал. Я тоже молчал. Не то чтобы я действительно был так уж на него сердит, но… разговаривать не хотелось. Ни с кем. Поэтому ни он, ни я не особо обращали внимания на окружающую нас действительность.
Помню, было две остановки, коротких – ноги размять да в кусты прогуляться. Кажется, возница наш был чем-то обеспокоен и гнал лошадей дольше и быстрее, чем раньше.
Один раз рыжий попытался со мной заговорить, робко спросив, не хочу ли я сушеной рыбки. Я отказался. Гирька сник окончательно, и я подумал, что надо будет в следующую нашу ночевку посмотреть его рисунки и поговорить о рыбах… Ну не ссориться же мне с ним, в конце концов… Просто сейчас вот разговаривать ну совсем не в радость.
Уже давно прошло время обеда, а мы так нигде и не остановились. Наверное, будет только ужин… Я уже даже подумал, что зря отказался от рыбы, предложенной Гирькой, когда снаружи раздались какие-то невнятные крики, и вообще стало шумно и суматошно. Тропанилла рванула вперед, крики чуть-чуть поотстали, но тут вдруг впереди что-то прогромыхало, истошно завизжала раненая лошадь, и тропанилла с грохотом опрокинулась. Причем как раз на ту сторону, у которой сидели мы с рыжим.
Помню, было две остановки, коротких – ноги размять да в кусты прогуляться. Кажется, возница наш был чем-то обеспокоен и гнал лошадей дольше и быстрее, чем раньше.
Один раз рыжий попытался со мной заговорить, робко спросив, не хочу ли я сушеной рыбки. Я отказался. Гирька сник окончательно, и я подумал, что надо будет в следующую нашу ночевку посмотреть его рисунки и поговорить о рыбах… Ну не ссориться же мне с ним, в конце концов… Просто сейчас вот разговаривать ну совсем не в радость.
Уже давно прошло время обеда, а мы так нигде и не остановились. Наверное, будет только ужин… Я уже даже подумал, что зря отказался от рыбы, предложенной Гирькой, когда снаружи раздались какие-то невнятные крики, и вообще стало шумно и суматошно. Тропанилла рванула вперед, крики чуть-чуть поотстали, но тут вдруг впереди что-то прогромыхало, истошно завизжала раненая лошадь, и тропанилла с грохотом опрокинулась. Причем как раз на ту сторону, у которой сидели мы с рыжим.
Но Гирька! Он же подо мной! Как он там, бедолага?!
Я закопошился, сам себе напоминая упавшего на спину жука. Сбросил ко всем гуфрам лежащую на мне поклажу и чье-то увесистое бедро, пытаясь отползти в сторону. Правая рука, к счастью, всё-таки действовала кое-как и сгибалась, значит, не перелом... Всё-таки у эйлов крепкие кости...
- Гирь! Гирька! Как ты там? - позвал я. В полумраке - окна-то в тропанилле небольшие, - я пытался разглядеть друга, но он лежал лицом вниз. - Гирь, выдренок... ну отвечай же...
- Гирь, как ты? - я тормошил его за плечо, пытаясь перевернуть лицом вверх. Но это было трудно.
Кругом слышались стоны, кряхтенье, тихий чей-то скулеж, испуганный плач… короткий вскрик кого-то с задних сидений – наверное, перелом… И в следующий миг – душераздирающий женский визг. Тоже сзади… Ну и попали мы... А кому-то ещё хуже. Интересно, я смогу как-то помочь? Но как же Гирька!!!
Я уже почти его поднял, ругаясь вполголоса так, что мама моя тут же бы мне оплеуху отвесила, наверное... если бы в обморок не упала, - и тут двери тропаниллы, сейчас оказавшиеся сверху, распахнулись. Грубый мужской голос рявкнул откуда-то с неба:
- Выходите, все! быстро! Кто не выйдет, сожжем к гуфровым бесам вместе с тропаниллой!
А я ведь надеялся, что это дерево упало поперек дороги... что это просто несчастный случай... А оно вон как!
Говорили же, что на дороге бывает всякое. Но ведь всегда думаешь, что это где-то ещё, что это не с тобой, что с тобой такого произойти не может...
Выходить, значит? Можно подумать, я собирался тут поселиться, в опрокинутой тропанилле, на всю жизнь! Да вот только снаружи как бы хуже не было.
Послышались стоны и вскрики - грабители вытаскивали через дверь тех, кто кое-как продвигался к выходу. Наконец в тропанилле остались только мы с Гирькой и мужик с женщиной, сидевшие сзади. Он лежал без движения, а возле головы уже образовалась кровавая лужа... Судя по всему, с ним было уже все кончено. Как просто и страшно! Был... вот только что ехал с нами, и - всё... нету... Тетка вцепилась в его плечо и тихо, страшно подвывала.
- Почтенная, - я протянул ей руку, - вставайте, я вам помогу... Надо выйти, а то эти ублюдки и вправду тут все подожгут. Ему не поможешь уже...
Только бы она перестала выть! Мне уже хотелось ударить ее, зарычать или начать выть самому...
Тут из открытой двери кареты по нам ударил луч света и осветил Гирьку. Я отдернул руку от женщины (тем более она и не прореагировала никак!) и всмотрелся в рыжего. Боги-Покровители! Лицо залито кровью, и на волосах кровь... На виске рана, кажется... Неужели он... тоже?! Гирька! Прости меня! Зачем я потащил тебя с собой?! Бедный мой художник...
На мгновение я забыл и о женщине с ее погибшим мужем, и о бандитах тоже... Кажется, у меня брызнули слезы. Я пытался полами одежды стереть кровь с Гирькиной головы и одновременно послушать, дышит ли он... Через несколько ударов сердца я вспомнил, как нам говорили на уроке, что слушать надо не прижимая ухо к сердцу (тем более, если больной в куртке!), а приложить пальцы к шее. Я приложил... сверху что-то орали. Но мне было похрен. Потому что я услышал... кажется... ровные удары пульса! Хвала всем богам. И человеческим тоже. По сравнению с этим потеря любых денег и вещей - полная ерунда.
- Ты, блондинчик… выбирайся давай отсюда!
- Я выйду, - сказал я, стараясь быть спокойным и даже вежливым. Глупо было бы сейчас изображать разгневанного эйла и показывать, насколько я хочу вцепиться этому типу в глотку... Эх, был бы он один! Но я даже не знаю, сколько их...
- Куда же я денусь... Но я должен вынести моего друга. Он ранен. А потом берите у нас что хотите.
- Ну конечно, парень! – усмехнулся мой собеседник. – Раз должен, то выноси… А уж мы возьмем… что хотим, да.
Помощи от него не было никакой, но хотя бы не мешал. Я с большим трудом поднял Гирьку на руки и потащил к выходу. Я не представлял себе, как подниму его наверх. Но тут мне навстречу протянулись чьи-то руки, и кто-то буркнул:
- Давай…
Ничего не оставалось, кроме как подтолкнуть рыжего вверх, чтобы невидимый мной помощник вцепился в гирькину куртку и потянул на себя. Вдвоем мы вытащили Гирьку из тропаниллы, мне тоже помогли выбраться наружу. Я даже чуть было не сказал спасибо тому, кто мне помогал. Помешали слова того, кто первым приказал нам выходить.
- Связать их, живо.
Если бы их было двое! Трое... да мне, наверное, и троих бы много... С троими бы дядя Кэс справился шутя. Или почти шутя.
Но этих ублюдков был целый десяток.
- Бап помер, - крикнул тот, кто забрался в тропаниллу. – Разбил себе тыковку…
- Плохо, - буркнул главный.
Он посмотрел, как мне связывают за спиной руки, потом перевел взгляд на Гирьку, с которым сделали то же самое.
- Очень плохо. Но эйлы у нас. Бап сказал, который из них нам нужен?
- Неа…
- Забираем обоих, значит. Зверь, бери троих, потрошите телегу. Гусак, сгони стадо к лужайке, потрясите их там. Если будут рыпаться, натыкайте перышками. Баб не трогать.
- А эйлы?
- А они прогуляются с нами. Не тут же их… расспрашивать.
Я ничего не понимал... По моим представлениям, эти люди должны были выпотрошить наши вещи - да и свалить с ними, оставив нас без ничего и раздетыми... ну или почти раздетыми... А тут что-то другое... Или я просто совсем неопытный по части ограблений?!
Я с отчаянием наблюдал, как бесчувственного Гирьку привязали к лошади, которую сноровисто выпрягли из тропаниллы. Злосчастных наших попутчиков, стонущих и просящих "пощадите! вот мои деньги, заберите! я ничего не скажу! осторожнее, у меня нога вывихнута!" - повели куда-то. И не сразу в голову пришла нехорошая мысль: как это они быстро определили, что мы - эйлы? Одеты мы были довольно скромно, хорошо одеты, по людским меркам, но ничего такого особенного, разве что клановая заколка в волосах - но она небольшая, а у Гирьки ее и вовсе сегодня не было... кажется... Или она потерялась, когда нашу тропаниллу швырнуло набок?
Что бы я только не отдал за то, чтобы вернуться во вчерашний день! А ведь Нэйлин почти предложила, чтобы мы вместе с ней поехали обратно в Долину... Сейчас сидели бы мы рядом в тропанилле и говорили о Соколах, об отце Нэйлин, о лошадях... о рыбках... Бедный мой друг!
Ведь это я сманил его. Гирька всегда быстро загорался от моих идей и порою продолжал гореть ещё тогда, когда я сам уже успевал остыть... Ну зачем, зачем мы поехали в неизвестность?! Приключений захотелось, ага... Лучше бы попросились к дяде Кэсу в помощники, у него же целая сеть представительств в разных городах... Авось отпустили бы родители... А ещё лучше - подготовились бы как следует, хотя бы годик-другой позанимались фехтованием с учителем... правда, тогда я не встретил бы Нэйлин... Но и сейчас от этой встречи остались лишь горечь и стыд.
Грабители выкинули из тропаниллы все пожитки, среди которых я с болью заметил Гирькин баул с красками, бумагой и прочим. С какой радостью он покупал всё это, как ждал возможности нарисовать что-то новое! Какие-то флакончики высыпались на землю, разбойник наступил на один из них ногой...
Все эти вещи, собранные с любовью и каким-то наивным предвкушением счастья... Краски, кисточки, бумага - все полетело на землю... Я неожиданно для самого себя застонал - потому что простая мысль, что всё это Гирьке уже не понадобится, была невыносимой. Только бы он выжил! Только бы рана на голове не оказалась серьезной! Только бы...
Рассыпанные Гирькины вещи мне видеть было гораздо страшнее, чем погибшего мужика с разбитой головой. Гирька, что же будет? Как же так? За что?
Но не тут-то было. Мне на голову накинули плотный мешок и повели, подталкивая в спину. Единственное, что я понял, это то, что ведут нас по лесу. Правее и чуть сзади от меня шла лошадь с навьюченным Гирькой. Несколько раз споткнувшись о корни деревьев, я умудрился таки не упасть, только тихо ругался сквозь зубы. Ругаться громче не дали, ткнув для пущей доходчивости копьем в спину. Потом в какой-то момент со стороны лошади раздался слабый стон.
- О, рыжий пришел в себя! – насмешливо прокомментировал главный. – Отлично.
- Гирька! – тихонько позвал я из-под этого мерзкого мешка. – Ты как? Я здесь, рядом...
- Арни? – застонал рыжик уже погромче. И тут же вскрикнул от короткого удара. Следующий удар получил уже я, по спине. Больно!
- Заткнулись, оба! Топай давай, блондинчик, не отвлекайся…
Я топал… Гирька больше не стонал и вообще затих, явно не понимая, что происходит – ведь сознание он потерял до того, как появились эти… разбойники. Раненого бить! За что?! Твари вонючие...
Потянуло сыростью, под ногами сделалось вязко, а потом и похлюпывать стало. Болото? Просто заболоченный берег реки? Река тут ведь не очень далеко вроде бы…
Потом, впрочем, стало посуше и потверже, однако я уже слышал шум воды откуда-то слева. Река, значит… журчит… Все ближе и ближе.
А потом мы остановились. С меня сдернули мешок, и я увидел довольно укромную полянку на берегу речной заводи. Илистая темная вода, заросли осоки и водяного лука, кучки плавника… Огромные старые ивы полоскали свои ветви в туче мохнатых водорослей…
Я оглянулся. Гирьку снимали с лошади и сдергивали с головы точно такой же мешок, какой был на мне. Кровь запеклась на виске, испачкала ему скулу и щеку, затекла по шее за воротник. Но был он несомненно живой и вроде даже вполне подвижный. Если бы не веревки…
Я не владел ускорением... Может, и смог бы... но не слишком старался. Иногда мне казалось - вот оно! - но учитель каждый раз меня разочаровывал: "это быстро, но недостаточно..." Ну и я... плюнул на это дело... Вот бы теперь!.. Но... ведь и Гирька так же, как и я - не владеет... Кажется, он и не особенно рвался. Зачем это - художнику? И вправду незачем.
Да и сможет ли он бежать сейчас быстрее людей, не споткнувшись, по лесу через корни и бурелом, раненый? А вдруг у него, кроме раны на голове, есть ещё какие-то раны? Я не побегу один. Нет. Я и сам-то не уверен, что оторвался бы... а у них ещё и лошадь.
Я оглядывался кругом - а в душу заползало холодное такое отчаяние. Безнадежность. И ещё гадкий такой привкус панического ужаса: "Боги, за что? Это вправду? За что так с нами?! Неужели?"
Никогда ещё в жизни меня не били - разве что на спаррингах, не принуждали делать что-то против воли... Детские обиды не в счет.
- Мда… Ты – Хеверро, мальчик?
- Н-нет, - рыжий удивленно вытаращил свои зеленые глазищи и кивнул в мою сторону. – Это Арни – эйл-Хеверро… а я эйл-Тэррга…
Разбойник презрительно рассмеялся и повернулся ко мне.
- Это так, блондинчик? Не врет твой приятель, а?
За нами отправили погоню? Родители? Бред. Они бы не наняли таких головорезов... Но тогда что?!
Гирька мертвенно побледнел и с нечленораздельным криком бросился на главаря, забыв, что у него связаны руки. Или вообще не обратив на это внимания…. На очень короткое мгновение я ощутил гордость и восхищение моим другом. Гирька никогда не был трусом! Никогда! И сейчас он кинулся, как… котенок на волка… Связанный…
Я рванулся ему навстречу, выдравшись из рук двоих бандитов, что держали меня сзади за плечи. Не то чтобы это было легко, но они, видно, просто не ожидали моего рывка.
Главарь уже, кажется, схватил рыжика за шею, не обращая внимания на его кулаки… и я наконец вспомнил – руки-то связаны, а ноги мне никто не связывал! И на них хорошие крепкие сапоги! С набойками!
Изо всей силы я ударил ногой главаря в колено – вроде ж слышал, что это болезненно, и можно ногу из строя вывести… Раздался хруст, разбойник выпустил шею моего друга… а в следующий момент меня треснули по затылку. Боль была резкой и какой-то… ослепительной. И я на какое-то время упал в темноту… Ненадолго. Когда я очнулся, то увидел перед глазами свежую зеленую траву, чьи-то сапоги, и услышал охрипший от боли голос главаря:
- Кончайте рыжего! Кусаться он еще вздумал, сопля с веснушками…
Я повернул голову и успел увидеть, как взлетело в замахе копье…
Снова гирькин крик, короткий, отчаянный… Громкий плеск, раздраженная ругань копейщика… удар… И тишина.
Потом я увидел, как копейщик деловито отряхивает оружие, а главарь с трудом поднимается на ноги, опираясь на одного из своих подельников.
- Порядок?
- Да… вон, кровищи сколько… Вот сомам радости сколько будет!
- Да где ты в верховьях сомов видел… нету их тут… Раки съедят разве…
- А мы – раков, - заржал кто-то позади.
- А мы – раков, - согласился главарь. – Поднимите нашего гостя. Благородному эйлу неудобно, поди, так лежать-то.
Моего друга, самого доброго, светлого и отзывчивого эйла из всех, кого я знаю... Талантливого художника и преданную, честную душу... Будьте вы прокляты, люди... чтобы и в посмертии вы корчились в навозе, как всю вашу жизнь!
Прости меня, рыжик. Прости, пожалуйста... хотя бы ты прости... Я, ничего не знающий и не умеющий идиот, втравил тебя в беду. А ты кинулся меня защищать! Может, ещё и отпустили бы тебя, если б ты молчал и не напал на этого... на эту мразь...
Ты не нарисуешь больше ни одной рыбки... а я редко хвалил твои рисунки! Не улыбнешься мне... Прости, хотя бы там, за Порогом... ты простишь, а я не смогу... вина моя останется со мною и там.
Они и меня не оставят в живых, это я сейчас понял... Им нужен Хеверро, быть может, это какая-то месть дяде Кэсу - его боятся, а тут, надо же, член семьи... быть может, они думают, что я его сын и Кэссару-эйл-Хеверро можно причинить настоящую боль... Идиоты... Нет, дядя Кэс обо мне пожалеет, конечно... только вот... не родной я ему, и не привязан он ко мне ни разу. Маму жаль...
Страх куда-то исчез. Бояться было больше нечего... Когда и так всё известно.
Рыжик... светлого тебе посмертия, друг мой... Может, мы встретимся там? Хорошо бы...
- Твари, - сказал я с ненавистью, которой не испытывал никогда раньше. - Мерзкая, подлая, жалкая тварь, - обратился я к главарю, чувствуя, что горло перехватило и в голосе звучат слезы. Стесняться мне их, что ли? Я же не стесняюсь дождевых червей... От червей польза хотя бы. - Чтобы тебе и всему твоему роду не знать посмертия... кроме самых мерзких и стыдных мучений. Чтобы тебя... вонючие нищие поимели во все дыры, - вспомнил я услышанное как-то в Фирдзе, - а потом заставили сожрать собственные яйца! Я сказал, Покровители! - выкрикнул я в слабой надежде, что ОНИ слышат не только молитвы - но и проклятия!
- Этот гуфров сын мне колено повредил, - с ноткой уважения и в то же время с ядовитой ненавистью выдохнул главарь. – Надо бы тебя за это поучить… приличный мальчик… Но времени нет. Так что поучим ночью, на стоянке. Как раз развлечение ребятам будет какое-никакое…
Развлекаться от тут собрался, песий выродок!
Мне не хотелось видеть их... морды. Только земля и трава были тут родными и честными. По этой траве ступал Гирька, ещё совсем недавно... Я даже отомстить за тебя не могу, рыжик! Боги-Покровители, помогите мне отомстить...
Голова кружилась, но оно понятно... Пройдет. Вот он, убийца... и этот тоже. Один приказал, второй убил...
- А вы и развлекаться не умеете, черви навозные, - сказал я почти с сожалением. Разве это люди? Это и не люди даже. - И радоваться не способны по-настоящему. И счастливыми быть!
На миг перехватило дыхание: я вспомнил радостный взгляд из-под рыжей челки...
- И никогда вам не видеть больше радости! - произнес я со всей силой убеждения и ненависти, на какие был способен.
У меня ещё ноги действуют, хоть руки и связаны. И зубы тоже. Может, если они отвлекутся, я сумею разорвать веревку?
- Жалеешь его, Сугроб? – неприятно ухмыльнулся главарь. – Он тебя вместе со всеми нами поносит тут срамными словами, а ты – жалеешь?
- Так ведь дите ж еще… - все тот же грустный вздох… - жизни не знает…
- Ничего. Узнает. Мешок на голову, и в дорогу. Заночуем у лодок.
Надо же... Жалеет тут кто-то... маленькая искра нормального человеческого чувства. Что же ты не пожалел Гирьку? За что вы его убили?! Нелюди... выродки...
Он ведь первый кинулся на разбойников... один, безоружный... Такой отчаянный и безоглядный поступок! Гирька... ты был смелее меня, наверное. А я... промедлил... может, надо было удержать тебя? И ты бы не погиб?!
Поздно. Всё - поздно. Прощай, рыжик, дорогой мой, друг мой единственный... Нет, всё-таки до свидания, я так надеюсь, что за Порогом я смогу тебя встретить!
По лицу текли слезы. Челюсти я сжал до боли, всё-таки унизительным казалось всхлипывать... Пока они не натянули на меня клятый этот мешок, я всё смотрел на последнее наше с Гирькой пристанище, на примятую траву и берег реки...
Меня за пояс привязали к одному из бандитов - вернее, он держал в руке веревку, и тащил меня за собой, как козу какую-то... Несколько раз я падал. Сперва случайно, а потом, видно, этим людям стало забавно, и время от времени они резко дергали веревку, чтобы я потерял равновесие... И гоготали.
Первые три раза я упал. Потом каким-то чудом вспомнил то, чему меня учили, и голова стала чуть меньше кружиться - от очередного рывка я хоть и пошатнулся, но выровнялся, быстро переступив, словно в танце... Это тоже вызвало смех, и в следующий раз веревку дернули не очень сильно, видно, чтобы я снова "затанцевал"... А меня охватила тяжелая черная ненависть и желание, чтобы всё это кончилось поскорей... В следующий раз я упал - почти нарочно. И не поднимался, сколько они не дергали, повисая на веревке.
- Не встает, вишь…
- Нашел, чем гордиться, - загоготал главный.
Остальные тоже довольно захрюкали, заставив незадачливого мужика торопливо и сконфуженно поправиться:
- Да я ж про этого! Вон, упал и валяется!
Я действительно валялся. Чуть ли не с наслаждением. Ну а что? Если я ничего не могу, кроме этого… пусть хоть так…
Главный пнул меня в бок, заставив скорчиться от боли.
- Эй, Хеверро, хватит морочить нам головы. Вставай давай, иначе так и поволочем…
А вот интересно, как вы собираетесь это делать? Ещё помогать вам?! Да пошли вы... туда, куда ходят в одиночку... некими частями тела...
Я чуть сжался, защищая лицо и живот, и продолжал лежать. Глупо, да... Толку от моего протеста не было никакого... Но повиноваться мне хотелось ещё меньше, чем вот так игнорировать их требования.
Мужики заворчали – никому особо не хотелось тащить меня по земле как мешок. Но послушались и потащили.
Не знаю, как им, а мне не понравилось! Очень больно! Я отбил себе все, что можно, о встречные деревья, а камни и корни, казалось, специально сползлись со всего леса, чтобы иметь возможность содрать с меня шкуру.
А потом тот, кого главарь назвал Сугробом, проворчал:
- Не, ну так не пойдет! Давайте я его понесу просто…
- С чего бы?! – голос главаря раздраженный и злой.
- Чтобы быстрее. Темнеет уже, а эдак мы еще долго топать будем…
- Хм… лады, бери. И впрямь быстрее выйдет.
Сильные руки подняли меня с земли, и вот я уже мерно покачиваюсь на могучем сугробьем плече.
А вообще - я не понимал, чего они тянут, и что им вообще надо?!
Почему меня не убили там же, как бедного рыжика? Какой им от меня толк?
Одно я решил твердо - то, что они хотят, они не получат. Хоть так я сквитаюсь за друга...
Потом пришла ещё одна мысль, такая простая и логичная, что странно мне стало, что не пришла она раньше. Если они хотят меня убить - то зачем тащить куда-то? Не понимал я ничего. Даже горе мое и вина от равномерной тряски при ходьбе не то чтобы притупились - а иногда всё казалось ненатуральным... Дурной сон такой... В этом сне всё тело болит, горят ссадины на лбу и плечах, ноет бок, куда пришелся удар... Эта боль оттягивала мою вину, приглушала немного... как будто была наказанием. Да пусть бы меня избили до потери сознания! Но Гирьку этим не вернешь...
Слез уже не было, глаза были сухи, только в груди ныла холодная, тошнотная боль, как будто я глотнул целую миску яда... И этот яд так и плескался внутри. Но эта боль была не физической... почти не физической. Это было осознание того, что ничего уже не вернуть... Всё - наши с Гирькой разговоры и планы, его чудесные рисунки, тихая какая-то улыбка... не вернуть... не исправить... никогда...
Пару раз слышен был плеск, словно рыба хвостом по воде ударила… Так я понял, что от реки мы не ушли, она по-прежнему рядом. Впрочем, главарь же сказал, что ночевать будем у лодок… значит, на берегу. Вряд ли эти их лодки валяются глубоко в лесу, верно?
Мы шли, и шли… и пришли, в конце концов. Правда, полянка оказалась уже занята. Кто-то там уже был, причем довольно громогласный. Я даже невольно подумал, что вдруг этот кто-то сможет мне помочь? Вдруг это лесорубы какие-нибудь, которые сейчас всех этих разбойничков порубят в щепу? Потом, правда, мне пришло в голову, что разбойнички и сами могут кого хочешь… в щепу-то… А потом я услышал, как главарь весело поприветствовал этих «лесорубов», и смутная надежда умерла. Это были свои. Ну, для разбойников свои.
- Слышь, Сняголов, а чёй-то вы так долго? Мы вон и то раньше вас дошли…
- У вас, Зверюга, барахлишо только было, а наш трофейчик – с норовом. От того и долгонько вышло… Много набрали-то?
- Да так… барахло оно и есть барахло… хотя и цацки нашлись, у баб особенно… И серебришка чутка состригли. Все наше же, верно? Насупа вроде говорил, что им только эйл потребен, все остальное мы себе оставляем…
- Да, верно. Эйла он получит. Вот дойдем до места, и можно будет весточку пустить. Эх, плохо, что Баппирта нет больше. Вот уж у кого складные голубки выходили! И ответки он ловил на раз… Как теперь связь держать, а?
- Да ладно, Насупа что-нибудь придумает. Авось Бап не единственный, кто голубков пускать умеет.
Все это я слушал, стоя на коленях у дерева. Меня привязали лицом к стволу, и это оказалось очень унизительно и утомительно. Ни сесть толком, ни лечь… разве что лбом в кору упереться. При этом мешок почему-то так и не сняли. Это тревожило меня сильнее, чем я думал… Да еще их намерения поразвлечься со мной ночью… Вот что он имел в виду, этот мерзавец? А?
За моей спиной трещал костер, уже вовсю разносились запахи чего-то съестного, кто-то увлеченно булькал бурдюком… А мы ведь так и не обедали сегодня, грустно напомнил мне мой желудок.
Эта мелочь, уже не имеющая значения, почему-то снова выжала слезы из глаз. Ну почему я отказался? Переживал за расставание с девушкой, видите ли... Сам виноват, Гирька ведь ничего не присочинил!
Рыжик... Ты так и погиб, думая, что виноват передо мной, наверное... Я помню виноватый его взгляд. Самонадеянный я придурок!
Так стало горько, словно если бы я тогда покушал с другом его любимой рыбы, всё теперь было бы иначе. А ведь и он не поел тоже... бедняга... из солидарности...
Горло сдавило, я глотал соленые слезы и был противен сам себе до невероятия.
Главарь – который Сняголов (вот ведь прозвище!) – явно утолил голод и пришел в веселое расположение духа. Выразилось это в том, что он напомнил своим дружкам, что я сегодня на него напал, и что такое поведение заслуживает некоторого наказания. Ну и предложил повеселиться за мой счет.
С моей головы сняли наконец-то надоевший мне мешок. Кто-то со смехом несильно толкнул меня в спину, заставив изрядно стукнуться лбом о дерево.
А потом стали развязывать. Тело всё занемело... Я с трудом встал - ноги чуть не подкосились, руки я тоже почти не ощущал.
- Посадите его на поводок, ребята, - ухмыльнулся Сняголов, деловито разматывая в руках кнут.
И меня тут же снова привязали к дереву уже за шею. Как собачонку. И так же, как у собачонки, веревка позволяла чуть-чуть ворочать головой и сделать полшага в сторону.
- Ну что, попляшем, малыш? – и в глазах его заблестело предвкушение потехи.
Это что, он меня... кнутом?!
Как разбойника или вора на площади... у людей, я слышал... Кнутом!
На мгновение мне стало очень страшно. Направь он на меня нож или лук со стрелой – кажется, такого страха не было бы... Но ЭТО...
Невольно я выпрямился. Мне страшно, и тебе это нравится, и ты хочешь, чтобы я плясал? Уворачивался, вздрагивал, извивался... ведь это очень больно, наверное... а я не буду. Уворачиваться – точно не буду!
Сняголов прищурился и вдруг проворчал:
- Надо бы его раздеть, что ли… Рубаха отличная, жаль портить… Гусак, облупи-ка его, что ли. Обнажим шкурку благородному эйлу.
- Все сдирать? – деловито спросил означенный Гусак, а я вспомнил, что именно его главарь озадачил досмотром наших с Гирькой спутников. Видать, хорошо умеет… облуплять.
- Штаны оставь, что ж я, зверь, что ли? – широко и ехидно усмехнулся Сняголов, и разбойники заржали, а тот, которого называли Зверем, мрачно зыркнул на главаря.
Меня весьма сноровисто раздели, не дав даже шанса посопротивляться – сняли с шеи веревку и тут же ударили в живот. Пока я ловил ртом воздух, сложившись загогулиной, Гусак с помощниками сняли с меня рубашку и снова стянули шею веревкой. И почти сразу же свистнул в воздухе кнут, а бок и спину обожгло болью, жгучей, как укус осы. Только тут ос было слишком много.
Я вскрикнул. Громче, чем мне хотелось бы... громче, чем нужно.
Вообще надо молчать! Будь хоть здесь достойным, Аарне... и неважно, что никто не увидит... быть может, Гирька сейчас видит меня... оттуда, из-за Порога...
Я же не должен, я не могу сдаться!
- Хорошоо, - удовлетворенно протянул главарь. Ему явно понравилось. – Поднимите его!
Сволочь, выродок, ты хуже любого зверя... Люди – хуже зверей, хоть и разумнее... вот ведь как...
Двое потянули меня вверх за плечи – я их опередил и каким-то отчаянным усилием вздернулся сам, отметив где-то на краю сознания, что руки уже немного начали двигаться и я их чувствую...
А ещё я почувствовал ненависть. Даже не ту, яркую, оглушающую, от которой больно было внутри, как тогда, когда убили Гирьку... Хотя и она никуда не делась. Но что-то звериное и мутное во мне требовало попросту впиться зубами в горло. Воткнуть пальцы в ненавистные глаза. А там будь что будет!
Руки стали двигаться лучше. Ещё подождать немного... Потерпеть…
Потерпеть.
- А ну отошли! - весело приказал Сняголов тем двоим, что меня поднимали, и взмахнул кнутом, явно рисуясь.
О Боги-Покровители... дайте мне сил, пожалуйста... Как же больно...
А ещё - унизительно.
Но странным образом именно это придавало мне силы.
Слезы брызнули из глаз, но я молчал. Ещё один удар, сильнее!
"Гирька!" - подумал я. "Наверное, я заслужил! Помоги... я не могу больше... помоги..."
Ещё удар...
Спина и бока горели, и казалось, что меня режут ножами, а вовсе не бьют кнутом. Руки - двигаются ли они? Я сжал кулаки, потом ещё раз... руки не связаны! И действуют вроде бы.
Теперь только подойди поближе, тварь! Как же быть? Он далеко...
Это потому что я молчу. Оказывается, это ужасно приятно – насолить врагу! Пусть хотя бы так, лишив удовольствия наслаждаться твоей болью…
- Может, хватит уже? – раздался откуда-то словно бы издалека сумрачный голос Сугроба. – Ну чё вы, в самом деле? Пойдем лучше выпьем, я тут бурдюк туззольского красного припас…
- Отвали, Сугроб, не видишь, благородный эйл вежеству учится… Да что-то плохо…
Еще один удар… На плече теперь тоже гнездится боль… Терпи, Арни, терпи… выжидай… не может быть, чтоб он не подошел… Или надо заманить? Упасть? Но если я упаду, я не смогу действовать быстро…
И тут, когда ко мне снова метнулся ремень кнута, мне пришла в голову мысль!
Теперь у меня была цель. Ясная и четкая. Только бы сил хватило! Потому что боль, казалось, выпивала силы. Но кости-то целы?!
Ещё удар и ещё...
И вот - наконец! - движение кнута чуть медленней, и он почти обвивается вокруг тела, сам попадая по руке. Это гораздо больнее, чем раньше... я вижу краем глаза, что на руке сразу набухают капли крови - но эта штука зажата у меня в кулаке!
И я дергаю кнут к себе со всей силы, вкладывая в рывок всю свою ненависть.
Но равновесие – штука нежная, и качнуться вперед ему таки пришлось. И даже сделать пару шагов – просто чтобы удержаться на ногах и не расквасить себе нос. Мне хватило. Да, это был предел, отпущенный мне веревкой на горле. Да, я почти задохнулся, вытягиваясь ему навстречу. Да, я отбил себе копчик и ободрал все, что оставалось у меня от спины, падая на землю и проскальзывая ногами вперед – просто чтобы дотянуться до этого гада, дотянуться, ведь больше шанса не будет!
Я достал его - ногами. Сбил наземь – очень удачно, схватил за куртку и подтянул к себе - как только мог быстрее,молясь об ускорении или хотя бы о чем-то подобном.
Никто еще ничего не понял, не успел среагировать, а главарь уже хрипел в моих руках, и больше всего сейчас я жалел, что не могу обернуться настоящим Барсом. Тогда, наверное, и веревку на шее получилось бы разорвать!
Они опомнились быстро - и бестолково накинулись на меня все сразу. Но в этот раз мне повезло – я успел раньше. На долю мгновения, но раньше. И пока они пыхтели, пытаясь отодрать от меня своего вожака, я резким движением свернул ему шею.
Я, никогда никого не убивавший, даже курицу – вот так легко и быстро убил живого человека. Мерзкий хруст ломающегося позвоночника... Он продолжал звучать в ушах даже тогда, когда кто-то из бандитов, восклицая: "Ах, ты! Ах ты ублюдок!" начал молотить меня по голове кулаками... а потом, кажется, ещё чем-то...
Мир стал меркнуть, сузившись до маленького пространства вокруг меня и наполнившись нечленораздельными выкриками и болью. Меня молотили по лицу, били в грудь и в живот, заломили руки - но я ещё, кажется, успел виться пальцами в чье-то лицо и то ли выдрать клок мяса, то ли просто изрядно расцарапать кого-то...
"Барс-Покровитель!" - успел подумать я с благодарностью. Ты всё-таки помог! А о чем ещё большем просить? Я не знал.
Жаль, что не смог я расправиться с тем, кто убил Гирьку... Но ведь он не сам, ему Сняголов приказал... Эта утешительная мысль - всё-таки я отомстил! - была последней мыслью перед тем, как тьма окончательно поглотила меня.
Я с трудом открыл глаза – и очень удивился, что смог это сделать. Лицо было как чужое. Наверное,теперь меня и узнать-то нельзя. Вспомнил, как меня избивали…
Болело всё, но сильнее всего, пожалуй, живот. Грудь тоже, но там ребра, а сломать ребро эйлу не так уж просто. Так что там, наверное, только синяки. Спина и бок - это кнут. А вот живот… мерзко там было и жгло, хотя вроде бы и попали-то всего несколько раз... но крепко, видно отбили что-то нужное...
Но – опять та же странность. Почему не убили-то?
Тут я вспомнил причину избиения и удивился еще сильнее. Я убил их главаря. А меня всего лишь побили. Но ведь не убили же! Что им нужно? Чего тянут?!
Я чуть шевельнулся и чуть не вскрикнул – боль усилилась, вспыхнув даже там, где до этого почти не ощущалась. На шее, например. Даже голову повернуть не могу...
Зато я выяснил, что меня снова связали, чем-то укрыли и куда-то везут. Точно везут – надо мной медленно плыло небо и ветви деревьев. Я в лодке, очевидно. Под головой тихонько плещется вода, ласково похлюпывая по крашеным доскам. Горло сдавило - я так ясно вспомнил, как мы плавали по рекам с Гирькой, а он мне про рыб рассказывал... Рыжик, бедный мой рыжик...
В ногах кто-то сидит, но не знаю, кто. Не вижу. Приподнять голову и посмотреть? Нет. Во-первых, очень больно. А во-вторых, зачем? Какая разница, кто там сидит и сторожит пленника?
Так что я просто лежу, смотрю на небо и давлюсь стоном. Почему-то даже не хочется узнать, куда меня везут. Вообще ничего не хочется. Ну, разве только чтобы боль прошла...
Чтобы вернуться на несколько дней назад, и чтобы друг мой был жив... Но это невозможно, а остальное... бесы с ним. Боль пройдет. Или не пройдет. Если я умру - наверное, эти гады останутся с носом. Так им и надо...
Мерные всплески весел. Чайка где-то крикнула, далеко! Далеко-далеко... только мне и слышно, наверное...
Какая-то мысль мелькнула в больной моей голове и ушла. Ещё раз... Думать не хотелось, хотелось вернуться в беспамятство, если уж честно!
Но вот она вернулась - и обдала холодом, словно мне на спину плеснули ледяной воды из горной речки. Я вспомнил однажды слышанное предупреждение - что в некоторых людских землях молодых (или не только молодых?) эйлов могут похитить, чтобы продать в рабство! Совершеннейшая дикость, как казалось тогда мне - а вот сейчас я в это поверил. Как и в то, что в южных землях есть такие мужчины, которые предпочитают покупать рабов для... я даже в мыслях останавливаться на этом не могу... не хочу.
Надо бежать. Раз уж я жив пока. Или пусть они меня убьют, что ли.
Долго ли ещё плыть? И что же будет там, на месте?
Руки связаны - но, может быть, если меня оставят одного, я смогу все-таки напрячься и разорвать веревку? Не пойму, связаны ли ноги... А если это охотники за рабами, то почему они убили Гирьку?! Хотя лучше смерть, чем ТАКОЕ... Но всё-таки не сходится, ведь этим тварям деньги нужны, по всей видимости, а за двоих заплатят дороже...
Ничего не понимаю. Наверное, надо сделать вид, что я всё ещё без сознания...
Как же смертельно хочется пить! А вода все ласкает борта лодки... Хоть бы капельку воды...
Очень хотелось пить. Уже и башка моя ни о чем другом не желала думать. А ведь кажется, не так уж долго я был без воды... сутки или немного больше? Или это из-за побоев, так невыносимо хочется хотя бы один глоточек?
Даже мысли о Гирьке, мое горе и попытки размышлять о будущем отодвинулись куда-то… подернулись туманом беспамятства и равнодушия. Я пытался соскользнуть в это беспамятство - но не получилось.
Наверное, поэтому я был благодарен Сугробу... Когда лодки причалили к берегу, и разбойники принялись устраиваться на ночевку - первым делом Сугроб позаботился именно обо мне. Причем именно в том порядке, который больше всего меня порадовал. Сначала он вдосталь напоил меня сильно разбавленным вином – по сути это было уже не вино, а подкисленная им вода, очень неплохо утолявшая жажду. Потом смыл с меня кровь и грязь... и даже помог выполнить то, без чего тоже порой не обойдешься... А уже потом накормил – какой-то кашей со шкварками, порезанным яблоком и хлебом.
Я ел и пытался вспомнить: а бил ли меня Сугроб, когда я свернул шею Сняголову? Я почти ничего не видел тогда. Слишком быстро меня ударили по голове, и после этого я уже мало что мог видеть. Разве я имею право чувствовать благодарность?! К одному из тех, кто взял нас в плен - и участвовал в убийстве Гирьки?
Мне было стыдно. Как же я слаб, наверное. Напоили, каши дали - и я благодарен разбойнику...
Разбойники смеялись, нет - гоготали! Кто-то сморкался, кто-то сыто рыгал, кто-то насвистывал... Я старался пропускать все звуки мимо и слушать лишь тихий плеск воды о берег и далекие крики чаек. Их трудно было различить через весь тот шум, что издавали мои "попутчики". Но иногда все же что-то прорывалось...